Закрыть
Восстановите членство в Клубе!
Мы очень рады, что Вы решили вернуться в нашу клубную семью!
Чтобы восстановить свое членство в Клубе – воспользуйтесь формой авторизации: введите номер своей клубной карты и фамилию.
Важно! С восстановлением членства в Клубе Вы востанавливаете и все свои клубные привилегии.
Авторизация членов Клуба:
№ карты:
Фамилия:
Узнать номер своей клубной карты Вы
можете, позвонив в информационную службу
Клуба или получив помощь он-лайн..
Информационная служба :
8(4722)782525
+79194316000
+79205688000
+79056703000
+79045301000
Если Вы еще не были зарегистрированы в Книжном Клубе, но хотите присоединиться к клубной семье – перейдите по
этой ссылке!
Личный кабинет Карта сайта
Авторизация членов Клуба
№ карты
Фамилия

Андрей Кокотюха — «Найти и уничтожить»

Глава 1
Сумская область, район Ахтырки, март 1943 года

До войны здесь держали колхозный скот.

Хлев чудом уцелел во время бомбежек. Сколоченный из грубых, кое-как пригнанных друг к другу досок и продуваемый всеми ветрами, он все-таки сохранил запахи, которые обычно сопровождают скотину, — прелой соломы и навоза. Что подтверждало одну простую истину: дерьмо неистребимо во всех его проявлениях.

Роман Дробот родился и вырос в Киеве, причем в центральной части города, и о сельской жизни имел очень смутное представление. Но запахи запомнил с детства: его отец, профессор биологии Михаил Иванович Дробот, имел привычку брать внаем на летние месяцы дачу за городом. Под словом «дача» ученый-естественник понимал уютную сельскую хату, желательно — на окраине, ближе к лесу и речке. Человек должен сближаться с природой, говорил папа, снимая в таких случаях очки в тонкой оправе, и когда Рома видел этот жест, вздыхал: значит, предстоит выслушать длинный монолог, пересыпанный трудными для понимания словами из учебников и других научных книг. А суть понятна: человек — часть природы, ее порождение, высшая форма, потому чуждаться исконного не должен.

Дроботу-младшему на сельских «дачах» было неимоверно скучно, чего не скажешь о младшей сестренке: Люська довольно быстро находила общий язык с местными девчатами, те глядели на ее городские наряды, как на одеяния неземного существа, и сестра с материнского разрешения отдавала новым подружкам то из своего гардероба профессорской дочки и киевской барышни, что ей самой надоело, не нравилось или уже не подходило.

У Романа с сельскими хлопцами не ладилось. Хотя бы потому, что те были сильнее, смелее и ловчее. Навыки, полученные в спортивных кружках Осоавиахима, куда Дробот-младший записывался, следуя духу времени, не входили ни в какое сравнение с умением деревенских ездить на конях без седел, легко ориентироваться в окрестных лесах, плавать, как рыбы, ныряя с бережка обычно голяком, и главное — драться. Здесь не боялись пускать кровь похлеще, чем в киевских подворотнях и каменных дворах-колодцах: тамошние обитатели любили погонять профессорских сынков и других тюфяков, позоривших двор и улицу. Но городские дворы имели целый свод неписаных правил, которые соблюдались неукоснительно. Потому, когда Ромка однажды все-таки дал серьезный отпор, вложив в кулак все свои знания, полученные на секции французской борьбы, его тогда хоть и избили крепче обычного, но с тех пор трогать и задирать перестали. Сельские же парни являли собой стихию, дикую и неуправляемую, не признающую правил и ограничений. Для них городской оставался чужим, пока не станет таким, как они. Чего Рома Дробот себе позволить не мог.

И все-таки однажды поддался на провокацию. Его взяли на слабо, завязали глаза, завели в лес и бросили там, чтобы поглядеть, как городскому удастся выбраться. Рома плутал до темноты.

Мать с вернувшимся из Киева отцом подняли тревогу, мальчишек родители успели примерно наказать, а Люська даже расплакалась — думала, что навсегда потеряла старшего брата и его растерзали волки. Но ни волков, ни других зверей, кроме разве что белок, Роман во время своих блужданий не встретил. Вышел из лесу сам. Правда, с другой стороны, не с той, откуда его ожидали, и появился в селе как раз в тот момент, когда местные дядьки, организованные профессором Дроботом в поисковый отряд, готовились прочесывать лесной массив.

Ромке тогда тоже влетело. Его не били, у них в доме было не принято бить детей. Но пусть бы ударили: все лучше, чем выслушивать длиннющие поучительные отцовские речи. Однако именно тот случай открыл Роману Дроботу неожиданное увлечение: он загорелся научиться ориентированию в лесах, даже уломал папу купить ему компас. Свои экспедиции и вылазки совершал в одиночку, только однажды взяв с собой Люську, за что снова получил серьезный выговор от отца.

Папа, мама и сестра погибли осенью сорок первого.

Роман ушел добровольцем на фронт со второго курса Киевского университета, собирался стать юристом. Профессор Дробот попытался подключить свои связи, чтобы обеспечить сыну бронь, ведь учиться можно и в эвакуации. Но Роман решительно отказался. Между отцом и сыном состоялся непростой разговор, оба говорили на повышенных тонах. Когда профессор схватился за сердце, мама бросилась к нему, Роман же не принял это всерьез — наоборот, схватил заранее собранные вещи и ушел, хлопнув дверью. Позже, когда немцы вошли в Киев и он с длительной оказией получил плохие вести, о своем поступке жалел, понимая, что у него уже не будет возможности попросить  прощения.

А семью Дроботов накрыло авиабомбой. Немецкие самолеты утюжили колонны гражданских, уходящих в тыл. Добирались кто пешком, кто на подводах, поезда не ходили. Профессору Дроботу чудом удалось раздобыть гужевой транспорт в одном из сел, куда они добрались на случайно подвернувшейся попутной полуторке. Там их семья чаще всего снимала дачу, и колхозный председатель выделил подводу. Вернее, пристроил Дроботов к семье своей свояченицы, те тоже решили уйти подальше от быстро приближающейся линии фронта. Когда над беженцами повисли самолеты и сверху посыпались безжалостные бомбы, — как написали Роману в коротком письме, которое прилагалось к сухому канцелярскому ответу на его запрос, — мать успела столкнуть Люсю с подводы, и пятнадцатилетняя девочка бросилась сломя голову к лесу, за спасительные деревья. Она слышала разрывы за спиной, но не видела, как вдруг взметнулась земля, осыпалась вперемешку с кровавыми клочьями и на месте, где стояла их подвода, образовалась глубокая страшная воронка. Может, это и хорошо, что гибель родителей произошла не на глазах сестры, подумал тогда Дробот. Может, и ладно, что сама в следующую секунду умерла мгновенно, прошитая пулеметной очередью, — разбегающихся людей расстреливали на бреющем полете, опуская самолеты настолько низко, насколько позволяли летные правила.

Сестра, прибитая пулями к земле.

Именно этот кошмар преследовал Романа в те редкие минуты покоя, которые выпадали за полтора военных года.

Именно эта, не виденная, лишь представленная в трагических подробностях картина, всплывала перед глазами рядового мотострелкового батальона Дробота теперь, когда изо дня в день он видел перед собой периметр колючей проволоки, вышки с часовыми и лагерных охранников, среди которых русская и украинская речь слышалась чаще, чем немецкая.

Едва их с Дерябиным и еще десятью пленными привезли сюда, в лагерь, устроенный на месте бывшей колхозной фермы, Роман удивился — откуда столько наших. Хотя тут же жирно перечеркнул это слово. Это — не наши, это предатели, изменники Родины, которые послушно охраняют пленных красноармейцев. Вскоре от лагерных старожилов он узнал — здешних охранников называют хиви , формируются они из добровольцев, которых достаточно не только среди местного населения, но и среди пленных. Те, кто не выдерживал ужасов лагеря и стремился выжить, записывались в хиви, без принуждения, даже проявляли инициативу. Дроботу показали тех охранников, которые всего месяц назад еще сидели в хлеву вместе со всеми.

Самым злобным оказался один из них — он требовал называть себя господином Лысянским или господином ландшуцманом . В первый же день, когда Романа вместе с Дерябиным и другими пленными доставили в лагерь, тот выстроил пополнение в ряд, критически осмотрел и велел раздеться всем тем, у кого приметил целую шинель, гимнастерку, галифе и сапоги. Услышав приказ, Дробот покосился на Дерябина, и тот словно ощутил этот взгляд — повернул голову в его сторону, тут же отвернулся. Он оказался чуть ли не единственным, кого приказ Лысянского не касался: рукав солдатской шинели, снятой не так давно с убитого, был наполовину оторван, добытая тем же способом гимнастерка — прострелена, только с офицерскими сапогами, предметом своей гордости, старший лейтенант тогда, на опушке, не расстался. Не собирался снимать их и здесь, но когда охранник вскинул карабин и навел ствол на его голову, Николай, стиснув зубы, разулся.

Так пленные стояли в одних портянках в мокрой холодной грязи, пока полицейские собирали трофеи. Еще до наступления темноты Дробот увидел, как их одежду свалили в кучу на разложенный широкий брезент прямо у караулки, и Лысянский лично менял ее на продукты и самогон, который несли из ближайшего села люди. Крепкая одежда в тылу ценилась, ее перешивали или везли на базар, где меняли на сахар, спички, керосин, спирт.

Это рассказал Вася Боровой, в недавнем прошлом — сотрудник одной из местных комендатур, брошенный в лагерь как пособник партизан. Связи с ними тот не отрицал, даже радовался, что не расстреляли на месте, как часто бывало за подобные преступления. У Васи не было двух пальцев на правой руке, до войны он работал на пилораме. Когда пришли немцы, завербовали сразу же, но в Германию на работы не погнали, тоже благодаря инвалидности. Со слов самого Борового, он просто хотел выжить, стараясь не особо рвать пуп на немцев. Но вскоре на него вышло подполье. В записке от партизан говорилось: не станешь помогать — расстреляем как пособника. Так, оказавшись меж двух огней, Боровой все-таки выбрал сотрудничество со своими. 

За что, по его словам, и поплатился.

— Знаешь, чего я тут? — сказал он Дроботу и тут же ответил на свой вопрос: — Меня по доносу взяли. Немцы, чтоб ты понимал, доносам не всегда верят. 

Сначала верили, конечно. После поняли: у нас тут сосед на соседа напишет кляузу только за то, что когда-то сосед с его девкой обжимался. Я на этом выехал.

— Выехал?

— Ну да. Так бы шлепнули на месте. А так поволокли в Ахтырку. Там комендант… ну… начальник полиции — наш, Петро Шлыков, до войны в милиции работал. Понимает тутошнюю публику, как дела в своей хате. Если б кто посторонний донес, хана мое дело. Свой же, сосед. Говорю: господин начальник, у него сына повесили, хлопец моего возраста, он и злится. Ладно, говорит, до выяснения посиди в лагере. Тут, значит.

— И скоро выяснят?

— А хрен его знает, — признался Боровой. — Бывает, выпускают. По-другому никак, 

только заложить кого из своих. Или вон в охрану записаться. 

Ни один из вариантов, как рассудил Дробот, для Васьки не подходил. Пока же его новый лагерный знакомый трудился в похоронной команде.

Одежду, точнее — тряпье, снятое с мертвых, должны были выбрать себе лагерные новички из общей кучи, сваленной прямо за хлевом.

Дерябин обулся в рваные ботинки. Дроботу достались штаны, из которых частично вылезла вата, и ноги в них выглядели шишковатыми; покрытая засохшей кровью, но целая телогрейка, обрезанные под чуни резиновые сапоги. Стриженую голову прикрыл неизвестно откуда взявшимся в груде обносков старым танкистским шлемом. Уютнее от этого не стало, но когда Роман натянул шлем, поймал себя на странной и совершенно неуместной мысли: теперь уши не продует и шея закрыта. 

***

…Рядового Дробота должны были судить и расстрелять.

Такой приговор пророчил ему начальник особого отдела батальона майор Никодимов. Хотя мог быть и другой вариант: штрафбат, где сержант должен смыть вину кровью. Или, скорее всего, погибнуть в бою — Роман знал, что штрафников бросали на опасных участках фронта первыми, зачастую не выдавая оружия. Те отчаянно шли врукопашную, рвали немцев руками и зубами, получая больше шансов выжить, чем оставшись в траншее, — в спины штрафников смотрели безжалостные пулеметы, и этого тоже никто не скрывал. Потому остаться в живых Роману Дроботу в обозримом будущем не светило. Ругая себя последними словами за неподходящие мысли, он все-таки вынужденно признавал закон вывихнутой логики военного времени: плен на какое-то время нарушил планы военного трибунала и продлил ему жизнь. 

В особом отделе батальона Дробот оказался по доносу. Кто из товарищей проявил бдительность, Роман не знал и теперь уж точно никогда не узнает. Точно так же, как потом не мог объяснить даже самому себе, зачем с его языка сорвалось: «Опять драпаем, вашу мать!» Конечно, с учетом резко изменившейся в конце февраля ситуации на фронте трудно пояснять майору НКВД, что не ругал он матерно командование Красной Армии, членов Военного Совета, партию и лично товарища Сталина, как значилось в доносе, который ему вслух зачитали. 

Повидав с осени сорок первого более чем достаточно для того, чтобы научиться сдерживаться и контролировать себя, здесь Роман не выдержал. Чуть ли не впервые за долгое время в нем проявился профессорский сынок, который, будучи битым, старался сохранить достоинство и требовать хотя бы элементарной справедливости. Если бы тогда перед ним сидел не майор в новенькой форме, с недавно введенными погонами с одной звездой на плечах вместо эмалевого ромба на вороте, а тот же старший лейтенант Дерябин, «Ворошиловский стрелок» из Ворошиловграда, Дробот и не подумал бы пререкаться. Но майорское звание почему-то убедило: начальник особого отдела — грамотный, толковый, понимающий человек, способный разобрать, что сказано сознательно, а что вырвалось по глупости, на эмоциях, просто от усталости. Ведь и впрямь незадолго после Сталинграда немцы теснят, Красная Армия отступает, оставляя только-только отбитые у врага города и села. Как же так, ведь бойцы слишком хорошо помнят, как отступали летом сорок второго под презрительными взглядами стоявших вдоль дорог женщин и стариков.

Майор выслушал внимательно. Дал рядовому выговориться. После чего подвел жирную черту: подобные настроения — пораженческие, товарищ, вернее, уже гражданин Дробот демонстрирует их сознательно, подтверждение тому — незаконченное высшее образование. Ладно бы рабочий или крестьянин сомневался в мощи Красной Армии и мудрости руководящей и направляющей роли партии, с теми проще, у них не всегда хватает знаний для верной оценки ситуации. Чего не скажешь о нем, Дроботе: прекрасно знает, о чем говорит, разлагает личный состав, а по законам военного времени это есть тяжкое преступление. Короче говоря, пускай с рядовым Дроботом разбираются в особом отделе фронта. Соответствующие сопроводительные документы майор подготовит быстро, пока же Романа посадили под арест.

Уже к середине следующего дня его отправили по инстанции. Старший лейтенант НКВД Николай Дерябин получил приказ конвоировать преступника, лично доставить по назначению, передать бумаги и не задерживаться, на передовой, как видно, работы для особиста тоже хватает. Похоже, случаи разложения среди личного состава будут и в дальнейшем иметь место... 

Ваша корзина
Товаров
56
Прикоснись ко мне нежно
С. Лоуренс, В. Александер, Р. Гибсон
206
185 руб.
Добавить в корзину
Рейтинг
1.
Паладин. Тень меча. Подробная информация, цены, характеристики, описание.
С. Вилар
2.
Изгнанница. Поединок чести. Подробная информация, цены, характеристики, описание.
Р. Джордан
3.
Темный ритуал. Подробная информация, цены, характеристики, описание.
С. Пономаренко
4.
Готовим в мультиварке. Все режимы. Подробная информация, цены, характеристики, описание.
сост. С. Семенова
5.
Комплект «Почитай мне сказку». Подробная информация, цены, характеристики, описание.
не определен
6.
Косы, пучки, хвосты, жгуты, узлы. Подробная информация, цены, характеристики, описание.
Э. Смит
7.
Коптим, вялим, солим, маринуем мясо, рыбу, птицу, сало, сыр. Подробная информация, цены, характеристики, описание.
сост. В. Андреев
8.
Рассказы о Великой Отечественной войне. Подробная информация, цены, характеристики, описание.
С. Алексеев
9.
Вяжем без спиц. Подробная информация, цены, характеристики, описание.
М. Темпл
10.
Затерянный остров. Подробная информация, цены, характеристики, описание.
Б. Маннель